Инсайт — это только название, и не только

Всё-таки мы все с вами отчаянные дуалисты. Не в том смысле, конечно, что мы рассматриваем духовное и материальное в качестве «равноправных начал», а в том смысле, что, поскольку нам не уйти ни от того, ни от другого, монисты из нас не получаются, как бы ни старались. Забавным выглядит «идеалист», который утверждает «первичность духовного, мыслительного и психического», ссылаясь при этом на явления, которые были бы невозможны без его психического аппарата, тогда как последний, суть, нейрофизиологический аппарат. Не менее смехотворным выглядит и «материалист», полагающий материю «объективной, первичной, несотворимой и неуничтожимой». Ему и невдомёк, что он выводит все эти, с позволения сказать, характеристики «материального», пользуясь цифрами, понятиями и прочими абстракциями, которые, есть всё та же работа всё того же психического аппарата, который, хоть и является, по сути, нейрофизиологическим, но, по факту, функция, а потому не верифицируем в качестве материи.
Объективно ли «идеальное»? Если вы понимаете, хотя бы часть из того, что здесь написано, то безусловно. Объективно ли «материальное»? Некоторые готовы положить голову на отсечение, настаивая на этом допущении. Каков же результат этой «дуалистической» позиции? «Идеальное» — это всё, что составляет нас, как ощущающих, чувствующих и мыслящих субъектов. Однако, мы допускаем «объективность» материального, но вся эта материя является нам в виде «психологического опыта» (иной материи, по вполне понятным причинам, нам не сыскать), который не может быть определён иначе, нежели «идеальное». Мы описываем этот «опыт», придумываем ему названия и играем ими, называя результаты этой игры — «закономерностями». «Закономерности» — это священная корова, поскольку без них фикция «материального», и фикция «идеального» невозможны, поэтому в них верят, как в «объективное», и те, кто считает себя «идеалистами», и те, кто называет себя «материалистами». Так или иначе, но мы верим в то′, что мы думаем, в то, что′ мы думаем, в то, что мы′ думаем, и думаем, что мы верим. Вот в этакой неразберихе и существует наша методология...
 

Обезьяна «разумная»

— Целый день мы с тобой спорили о дзэн. Что 
можно извлечь из нашего спора? — спросил Исан.
Кёдзан начертил в воздухе линию.
— Если бы ты показал это кому-то другому, он 
бы ничего не понял, — сказал Исан.
Школа Нангаку

В науке слово «инсайт» (от анлгл. insight — проницательность, проникновение в суть) появилось с лёгкой руки одного из величайших немецких психологов — Вольфганга Кёлера. В. Кёлер исследовал интеллект человекообразных обезьян и постановил, что они существа «разумные» [3, 11]. В этой мысли он уверился посредством следующего экспериментального наблюдения. Шимпанзе, помещённый в клетку, пытался достать банан, который был поведен на высокой перекладине. В клетке находилось ещё два ящика, но встав на любой из этих ящиков по отдельности, шимпанзе не мог дотянуться до банана. Попытки животного решить эту проблему начались с полной его беспомощности и многочисленных вспышек ярости. Однако, внезапно поведение шимпанзе совершенно изменилось, негативные эмоции улетучились. Обезьяна быстро побежала к меньшему из ящиков, подтащила его к большему, который был расположен прямо под бананом, затем установила их один на другой, вскарабкалась на верх и сорвала банан с перекладины. Последующие эксперименты по решению этой же задачи завершались очень быстро, даже в случаях, когда ящики помещали в самых разных частях клетки. Этот феномен «внезапно» найденного решения и получил название «инсайта». А шимпанзе было признано В. Кёлером разумным, поскольку оно действовало не путём проб и ошибок, но целенаправленным поиском и нахождением «обходных путей» решения задачи [3, 11].

Разумеется, В. Кёлер интерпретировал результаты этих экспериментов в рамках своей парадигмы — гештальт-подхода. Животное воспринимает ситуацию в целом и способно переструктурировать элементы зрительного поля в соответствии с проблемой ситуацией; внутреннее связывание этих элементов и обеспечивает превращение доселе безразличного объекта в составляющую некой функциональной целостности, которая может быть использована в качестве орудия. Впоследствии К. Дункер и М. Вертгеймер использовали предложенное В. Кёлером понятие «инсайта» в целях описания такого типа человеческого мышления, при котором решение происходит не в результате восприятия отдельных частей, а путём мысленного постижения целого. Особенное значение в феноменологии «инсайта» все эти исследователи предавали «мгновенности решения» и отсутствию признаков проб.

Итак, что же происходило с шимпанзе г-на Кёлера? Она практиковалась в собственной способности реконструировать (переформировать) ситуацию посредствам передвижения различных элементов «психологического опыта» в своём внутреннем пространстве. Её способность искать и находить «обходные пути» в процессе решения задачи свидетельствует о том, что в её внутреннем пространстве наличествуют дубликаты существующих вовне объектов. Она играет этими дубликатами, как в тетрис, собирая нужную комбинацию, ориентированная на некий конечный результат, побуждённый потребностью (в данном случае — пищевой) и ставший доминантой [14]. Здесь важно следующее: «инсайт», о котором идёт речь, есть иллюстрация возможности, если так можно выразиться, «первичного отрыва от реальности» (данности), появление некоторой степени свободы в условиях пресловутого детерминизма. Представим, что у обезьяны нет возможности такого «отрыва» — что дано, то дано. Если не достать банан, значит, не достать банан — помирай с голоду. Но нет, обезьяна начинает извлекать возможности, скрытые в реальности. 
Впрочем, тут встаёт, как минимум, два вопроса. Во-первых, чем эта ситуация отличается от классической ситуации «проб и ошибок»? Тем, что мы не видим этих «проб и ошибок»? Тем, что эти «пробы и ошибки» производятся не физически, а логически, не во внешнем пространстве, а во внутреннем? Но какая, в сущности, разница? Это всё те же самые «пробы и ошибки»! Причём, они не только по сути, но даже и по факту — одни и те же. Представим себе ситуацию, когда животное видимым для нас способом осуществляет решение этой задачи, просто ходит по клетке, бесцельно таскает по ней ящики, поднимается на ящики, слезает, снова таскает, потом ставит их один на другой, снова поднимается и... достаёт заветный банан. При этом, в её голове происходят все те же самые операции (хотя и в замедленном темпе, и по механизму «отражения»), что и в случае открытого г-ном Кёлером «инсайта». Ровным счётом никакой разницы! Во-вторых, так ли велика в этом опыте степень «отрыва» от данности, как бы нам того, наверное, хотелось? Да по большому счёту, как был тут этот злосчастный детерминизм, так он тут и остался. Реальность имплицитно содержала в себе возможность найденного обезьяной решения, даже если бы она его и не нашла, то оно всё равно было бы в этой ситуации (заданных обстоятельствах). Вот если бы в этой клетке вовсе не было ящиков, тогда другое дело: мы бы этот детерминизм почувствовали, точнее обезьяна бы его почувствовала. А тут показалось, что мы из-под него выскользнули. Что ж, если разобраться, от «инсайта» здесь мало что остаётся, событие оказывается рядовым и ни ничем не примечательным: нашли решение, которое и было в наличии. Велика невидаль...

Однако же, анализируя эту историческую справку по изучению феномена «инсайта», нельзя не заметить, что перед нами описание не одного, а двух «инсайтов». Причём, интересен здесь не столько «инсайт» подопытной обезьяны, сколько «инсайт» её экспериментатора. Что делала обезьяна? Она, по всей видимости, таскала ящики «внутри головы» (другими словами: перемещала образы внутри своего психического пространства), но это были, если так можно выразиться, «реальные ящики». Её внутрипсихический тетрис содержал в себе элементы, которые являлись своего рода «слепками» с некой фактической действительности, данной ей в ощущениях (осязании, зрении и т.п.). Но что делал сам г-н Кёлер? Какими «элементами» он играл в своём тетрисе, анализируя ситуацию опыта? Проблема состоит не только в том, что эти — его, — с позволения сказать, «слепки» не были «сняты» с фактической действительности, данной ему в ощущениях (право, трудно представить себе, что внутреннее состояние обезьяны было дано ему в осязании или зрении), но в том, и это самое поразительное, они были «безразмерны»! Ящик, которым физически и логически оперировала обезьяна, имел определённый размер, пусть и с погрешностью, но определённый. Будь он меньше необходимого, то банан так бы и остался висеть на своей перекладине, а всякие операции с ящиками оказались бы бессмысленными. Но «элементы» во внутрипсихическом тетрисе г-на Кёлера (равно, как и в наших с вами) «растяжимы». В. Кёлер «натянул» свою теорию гештальта (идею «перцептивных полей», «функциональных целостностей» и т.п.) на данные этого эксперимента, а сотни других исследователей могли и, надо признать, неоднократно «натягивали» на результаты аналогичных экспериментов свои теории.

Так происходит «вторичный отрыв от реальности»: во внутреннем пространстве двигаются уже не те элементы, которые могут быть признаны «слепками» с фактической действительности (данности), а абсолютно независимые от реальности данности фантомы, идеальные конструкты! Всё, материализм, если он и казался в какой-то момент возможным, кончился и растаял, как дым, безвозвратно. Причём, и это, наверное, самое важное: «первичный отрыв от реальности» позволяет обезьяне осуществить продуктивную деятельность — развернуть возможности, не лежащие на поверхности, но скрытые в реальности; тогда как «вторичный отрыв от реальности» оказался лучшим средством просто «завершить ситуацию». Здесь нет поиска решения, здесь есть поиск пути снятия (устранения) задачи: виртуальным образом поставленная задача виртуальным образом снята. Разъяснённая, она кажется решённой, но действие умерло, мы получили «идеальную продукцию», которая ничем, в сущности, не отличается от той, с которой всё начиналось. Круг замкнулся. Голова получила автономию...

Талантливый пациент

— Где ты был? — спросил Кёсэй у монаха.
— На Трёх Вершинах.
— Где ты проводил свои летние каникулы?
— На Пяти Вершинах.
— Ты получишь тридцать ударов!
— Что я сделал не так?
— Ты просто ходишь от храма к храму, — сказал Кёсэй.
Школа Сэйгэна

«Инсайт» поквартировал некоторое время в психологии и, как это обычно бывает, направился в психотерапию. Но прежде чем мы перейдём к его судьбе в психотерапии, необходимо прояснить сущность невроза, этой харизматичной точки приложения усилий психотерапевта. Начиная с З. Фрейда, рассуждения о бессознательном стали в психологии общим местом, однако, никто даже не удосужился хоть сколько-нибудь прояснить механизмы его возникновения¹ — есть и есть. Фактически же, под бессознательным следует понимать сами механизмы функционирования психического в процессе их функционирования [9], что совершенно не соответствует фрейдистскому пониманию этого термина, и в данном контексте рассмотрение этого феномена не слишком интересно. Однако, безусловно важным является здесь несознательное (или подсознание), которое, конечно, близко к фрейдистскому пониманию «бессознательного», и под которым следовало бы понимать всё то, что производится работой той части нашего психического аппарата, которая филогенетически возникла до момента появления сознания (понятого как «сознательность»). Иными словами, когда мы говорим о неосознанном, то речь идёт о том содержании нашей психики, которое существует вне (или, можно сказать, параллельно) работы системы знаков, имеющих под собой некие значения, где первые не равны вторым [3].

Что же это за содержание, из которого состоит наше подсознание? Огрубляя до высших степеней некорректности, скажем: содержание неосознанного — это то, какие ощущения вызывают у нас вещи и явления. Представьте себе швейную иглу в руках портнихи и инъекционную иглу, надетую на шприц, речь идёт о родственных предметах — «иглах», но ощущения, которые вы испытываете в этих двух случаях, разные. Или представьте себе обнажённое человеческое тело — сначала мужское, затем женское. И здесь ощущения отличаются кардинально, хотя предметы, в целом, сходны — «тела». Да, наши ощущения напрямую связаны с нашим прежним опытом и нашими потребностями (желаниями и не желаниями). Впрочем, этот эксперимент не является чистым, поскольку всё, что вы представляли, вы представляли в сознании, используя знаки (составляющие сознания), как «ключи доступа» к ощущениям. При натурных испытаниях, т.е. непосредственно в швейной мастерской, в процедурном медицинском кабинете, а также в условиях наличия по близости фактического обнажённого тела (мужского или женского), ощущения были бы более отчётливыми. По-разному вело бы себя и сознание. В швейной мастерской оно бы стало восхищаться тем, с какой лёгкостью швея обращается со своим инструментом; в процедурном кабинете оно бы уверяло вас, что «укол — это не больно и необходимо»; в ситуации с обнажёнными телами, в зависимости от обстоятельств (которые вы можете вообразить себе любыми), оно бы говорило бог знает что.

Только очень поверхностный взгляд смог бы посчитать ощущения («значения», «означаемые») и названия («знаки», «означающие») [2, 10] одним и тем же, на деле же — это вещи принципиально отличные друг от друга. А если принять во внимание и тот факт, что все «знаки» увязаны в нашем сознании друг с другом, а различные «значения» создают в нашем подсознании сложные ассоциации [6], то совершенно очевидно, что конфликт между ними более чем существенный, зачастую, даже не разрешимый. Всё, что, как нам кажется (на уровне сознания, конечно), «надо» и «должно», по всей видимости, не вполне принимается нашим подсознанием, в противном случае, нам бы не пришлось его обязывать и понукать. Мы же делаем и то, и другое, а потому конфликт, что называется, налицо. Иногда он настолько завуалирован болтологией сознания, что разыскать его без специальных приёмов невозможно. Вот именно такие завуалированные конфликты и лежат в основе невроза, именно с ними и пытаются работать психотерапевты, именно здесь они и накапывают свои (своих пациентов) «инсайты».

Начиная с психоанализа З. Фреда и заканчивая рационально-эмотивной психотерапией А. Эллиса, «инсайт» признан искомой целью психотерапевта. Причём, он признан в качестве таковой настолько, что никого даже не смущает тот факт, что две упомянутые психотерапевтические системы стоят на диаметрально противоположных позициях. Поразительно, но это факт: д-р Эллис полагает «инсайтом» озарение пациента, который осознаёт («инсайтирует») то, что его мысли соответствуют его действиям (или действия — мыслям), а психоаналитики, напротив, называют «инсайтом» осознание пациентом того факта, что его мысли абсолютно не соответствуют действительности. Автор настоящей публикации, будучи психотерапевтом, со своей стороны, утверждает: вы можете получить «инсайт» пациента и абсолютно исказив действительность, и, если так можно выразиться, прорвавшись к ней².
Причём, надо признать, достичь «инсайта» первого типа значительно легче, нежели разоблачая «сущность невроза». В последнем случае достигнутые изменения мало походят на «инсайт» в привычном понимании этого слова, поскольку мы достигаем здесь не столько «ясности и понимания», сколько соответствия «нужд» подсознания «возможностям» сознания. Тут, по понятным причинам, необходимо не какое-то абстрактное осознание, а работа (требующая времени) по существенной перестройке той или иной упомянутой части психического, дабы добиться их мало-мальского соответствия друг другу. Последнее же не может быть достигнуто «мгновенно», происходит не торопясь, без каких-либо существенных всплесков. Работа эта, кроме прочего, непроста как для сознания с его косностью, так и для подсознания с его исключительной косностью. В общем, рассчитывать тут на яркие, пронизывающие всё существо пациента озарения не приходится (мы опускаем здесь маленькие «озарения», свойственные психотерапии, которые касаются каких-то частных вопросов).
Представьте себя психоаналитиком. Вы долго и мучительно вытягиваете из пациента различные воспоминания, вынуждаете его ассоциировать, анализировать и интерпретировать под вашим чутким и неослабевающим руководством. При этом, у вас в голове есть стройная теория: сын томится от страстного желания завладеть матерью и ненавидит отца за то, что мать досталась ему; при этом, сын, с одной стороны, опасается, что отец его кастрирует, а с другой стороны, и сам не уверен до конца в том, что он мужеского пола, поскольку над ним довлеет его женское начало из-за отождествления с матерью. За пару лет, пока проходит психоанализ, в это можно и поверить, особенно, если авторитет аналитика достаточно высок, а его действия достаточно продуманы и, как кажется, ненавязчивы. В какой-то момент, волей или не волей, «инсайтируешь», что твои проблемы с женой обусловлены её несоответствием материнскому образу, который ты ищешь, а также твоей собственной «психической гомосексуальностью», возникшей из-за патологических отношений в твоей семье в твои два-три года. Вот он — «вторичный отрыв от реальности»! Чудное дело! Знаки создают вторую, иную, совершенно самостоятельную реальность, и это только кажется, что она дублирует фактическую действительность, на самом же деле они связаны с ней лишь номинально. Элементы этой реальности рождаются, переформируются, реконструируются, складываются и рассыпаются. Тетрис...

Что же такое «инсайт» г-на Кёлера, пациента психоаналитика и, кстати говоря, наши с вами «инсайты»? Что это за странные состояния, когда, вдруг, всё становится на свои места, всё кажется прояснённым и понятным? Когда видны все свои прежние заблуждения, а впереди открывается невообразимое блаженство истины? Жаль, что никто не принуждает нас в обязательном порядке вести дневник, поскольку, если бы это было так, то автору настоящей публикации ничего более не пришлось бы пояснять. Можно было бы просто указать на страницы дневника читателя пяти, десяти и двадцатилетней давности... Чтобы мы нашли там, в наших дневниках? Бездну «откровений», каждое из которых «с высоты нынешних лет» показалось бы нам смехотворным — может быть, наивным, а может быть, странным. Это наши откровения, наши «инсайты».

Личный «инсайт» — есть нечто, что можно уподобить куновской смене парадигм [4]. Наше сознание, отвлечённое от действительности в область внутренних умопостроений, создаёт сложные конфигурации означающих (знаков) — это «убеждения», «взгляды», «воззрения» и т.п.. Постепенно эта система изживает саму себя, не поспевая за меняющейся действительностью (содержанием нашего подсознания), что особенно ощутимо в период «психологических кризисов». И тут необходим какой-то новый тезис, новое суждение, новый посыл, который разрушит прежнее мировоззрение, дабы открыть дорогу новому строительству. Впрочем, и тут динамика будет той же — новое строительство раскинется широко, мы рьяно примемся за работу, но дойдя до определённой точки, и этот новый некогда Вавилон схлопнется, оставив нас у разбитого корыта. Следующий «инсайт» закончит прежнее строительство, и мы, в какой уже раз, начнём новую стройку, положив его в её основание. Игра в тетрис закончена, вы переходите на следующий уровень, но продолжаете только играть...

Бездарный ученик

— Существовала ли суть буддизма до прихода 
Дарумы? — спросили у Якусана.
— Существовала.
— Зачем же он пришёл?
— Он пришёл потому, что истина уже была здесь!
Школа Нангаку

Буддисты учат, что мы пребываем к кругу рождений и смертей. Понимать ли это буквально? Желающие могут поступить и так, хотя, возможно, это и метафора. Если считать, что мы — это наше мировоззрение (в каком-то смысле так оно и есть, ведь «я» — это фикция, созданная сознанием), то описанные в предыдущем подразделе статьи строительства и разрушения нашего мировоззрения, где точкой коллизии назначен «инсайт», и есть этот круг. Впрочем, буддисты предлагают нам умереть совсем, или, иначе говоря, вырваться из круга рождений и смертей. По крайней мере, в Дзэн-буддизме это достигается именно за счёт (или в момент) своеобразного «инсайта» — «сатори» [13]. Имеем ли мы здесь дело с теми «инсайтами», о которых шла у нас речь выше, или же это нечто иное? Хочется верить, что да. В любом случае, это мало похоже на «передвижение ящиков» во внутреннем пространстве, впрочем, и строительство «мировоззренческих систем» — это явно не конёк Дзэн-буддизма.
Задача Учителя, задающего ученику коан, заключается в том, чтобы создать у своего ученика «умственный тупик» [3, с. 190], тупик, не допускающий возможности дальнейших суждений, единственным выходом из этого тупика является переход в сферу, где нет содержания, это выход за пределы языка, сознания: «Когда вы в тупике, имеется выход» [3, с. 199]. В качестве самого простого способа поставить ученика в такой тупик используется палка. Учитель задаёт вопрос, на который, понятное дело (для просветлённого понятно), нельзя дать ответа, поскольку этот ответ уже есть, и беда ученика как раз в том и состоит, что он пытается найти ответ. Вот типичная история: «Монах постучался в дверь Бокусю со словами: "Просветите меня! Наставьте меня!". Бокусю отвечает: "Заходи, у меня есть для тебя палка!". И не успел ученик открыть дверь и задать вопрос, как Бокусю ударил его» [1, с. 243]. Хорошим ответом будет считаться молчание или благодарность, а самым замечательным — вторичный визит, который сопровождается поклоном и вручением Учителю палки. Конечно, и это не является правильным ответом, но только если все эти действия производятся учеником, достигшим просветления.

В чём же суть этого «инсайта»? Ответить на такой вопрос, значит, допустить ошибку, поэтому мы ограничимся лишь прояснением механизма. До тех пор, пока сознание оперирует содержанием, оно либо воспроизводит действительность, как в случае «первичного отрыва от реальности», либо самого себя, как в случае описанного нами «вторичного отрыва от реальности». И тот, и другой вариант — способ существования в кругу рождения и смертей³. Однако, работа сознания возможна только в том случае, если оно допускает существование реальности, ему внеположенной, в нём отражённой. Лишь в тот момент, когда это допущение снимается, само сознание оказывается бессмысленным, и, по идеи, это должно освободить. Желающие могут попробовать, если, конечно, это у них получится.

Дзэн не отрицает реальности внеположенной сознанию, но она интересует его ещё меньше, чем само сознание, внеположенное этой реальности. Ошибкой было бы думать, что дзэн научает попаданию в эту реальность, поскольку очевидно, что мы уже в ней, и лишь только выдёргиваем себя из неё работой своего же сознания. Но и пребывание в ней ничего не стоит, оно уже факт и факт неоспоримый. «Инсайт» здесь, таким образом, это не признание какого-либо примата («идеального» над «материальным», или «материального» над «идеальным»), а устремление, лежащее в иной плоскости, там, где царствует «Пустота». Но эта «Пустота» не есть отрицание, напротив, это безусловное «Да», произносимое, правда, лишь для того, чтобы прозвучало это «Да» [5]. Можем ли мы это «инсайтировать»?

Вот несколько вещей, которые следует ощущать, достигнув сатори (но если мы будем не ощущать, а думать это, то сатори нам заказано). Если для решения задачи требуются её условия — эта задача неинтересна. Если для решения задачи требуется перемещение элементов — это не задача, а головоломка. Если мы думаем, мы стоим перед препятствием, если же перед нами препятствие, то мы ещё не стали собой, а потому нам никогда не преодолеть этого препятствия. Если мы действуем — мы играем, если мы покоимся — мы существуем; игра — способ умирать во времени, существование — это единственное мгновение жизни. Умереть легче, чем жить, но жить — значит умирать. Страдание и счастье не противоположны друг другу: устранить страдание — не значит стать счастливым, стать счастливым — вот способ уничтожить страдание. Суть не имеет отношения к содержанию, содержание пусто. Что нельзя сказать, о том не хочется говорить. Далее, далее, далее...

Конечно, все «откровения» предыдущего абзаца — чистой воды софистика, где описывается то, что не может быть описано. Но допустим, что это не слова, которые мыслятся, а действия. Тогда, видимо, мы получим «инсайт» этого, третьего, типа. Что есть этот «инсайт»? Это выход за пределы «психологического опыта», это шаг в несодержательность [7, 8], возможность преодоления пресловутого дуализма. Впрочем, как представляется автору настоящей публикации, важна здесь не полнота классификации «инсайтов», и даже не сам этот «инсайт» (как говорится — богу богово), а то, что этот шаг, по всей видимости, возможен. Важно то, что сам феномен этого «инсайта» третьего типа (если он, действительно, существует) свидетельствует в пользу несодержательности. Последнюю следует признать допущением, выдумкой автора, если угодно; однако же, даже скептически настроенный критик не может отрицать того факта, что это допущение является единственно возможным выходом из паралича, постигшего современную методологию.
Подобная политика, конечно, может принести какую-то прибыль, однако, она решает главного вопроса, она не решает нашей проблемы, она не способствует улучшению качества нашей жизни. Драматичность этой недальновидной политики очевидна — мы медленно, не неотвратимо движемся к собственному концу. Как приговор звучат слова, завершающий один из дзэновских коанов о смерти монаха: «Вот ты какой! — восклицает Учитель. — Знал, как умереть, но не знал, как жить» [1, с. 110].

По всей видимости, нам, всё-таки, никуда не уйти от содержательности (по крайней мере, большинству из нас), однако, даже этот печальный тезис не утверждает, что нам следует забыть о несодержательном. То есть жизнь, которая лежит по ту сторону сознания, конечно, будет предъявлять нам (как сознательным субъектам) некие требования, и с этим нужно согласиться: бедность, болезни и смерть — вещи, с которыми трудно спорить. Но это вовсе не свидетельствует о том, что будучи в бедности, болезни и осознавая собственную конечность, мы не имеем возможности быть «непривязанными». Используя всё тот же психический аппарат, но «перенастроив» его должным образом, мы вполне можем добиться «вытеснения» содержательного несодержательным, обретя «непривязанность» в лоне содержательного бытия. В конечном счёте, дело в приоритетах и в нашей с вами способности отлаживать содержательное до такой степени, чтобы оно не лишало нас возможности принадлежать несодержательному.

Впрочем, здесь нужно оговориться: несодержательное следует рассматривать в двух смыслах. Первый, который не особенно и рассмотришь, есть движение туда, где прекращается движение (или всё становится движением — такой тезис тут тоже допустим) — это вопрос, грубо говоря, «духовной практики». Здесь несодержательное выступает в роли своего рода «феномена», и по этому поводу можно спорить — допуская, или не допуская наличие данного феномена, отрицая его или приветствуя. В любом случае, любые аргументы остаются здесь в поле солипсического, по сути, психологического опыта, где нет и не может быть аргументов, где заблуждение, зачастую, кажется более достоверным, нежели «правота», а потому всякая дискуссия — не более, чем самообман. Однако, имеет ли в этом случае значение вопрос «истинности»? — это вопрос. Вполне может статься, что и не имеет. Есть такая несодержательность или нет её, находится человек в Нирване, или же нет, и просто так изящно смог обмануться — право, это полная ерунда. Был бы действительно счастлив, и бог с ним.

Второе значение, в котором следует рассматривать понятие несодержательного, это понимать его, как методологический принцип⁴. Несодержательность как методологическое действо полагает своей целью не устранение движения, а унификацию содержания, сведение её к кратким формулам, обеспечивающим эффективность деятельности и предупреждающим деятельность по сути своей ненужную. В этом смысле, движение, конечно, устраняется, но лишь с одной целью — открыть возможность движению. Здесь как раз и идёт речь о том, чтобы найти средство, обеспечивающее «нейтрализацию» содержательности, не позволяющей нам (в обыденной нашей жизни) отдаться счастью несодержательного (в том — первом — феноменальном смысле).

Таким образом, эти трактовки понятия несодержательности и спаяны. Именно поэтому ваш покорный слуга и объединяет под одной обложкой в двух своих книгах (первой [8] и на данный момент последней [7]) эти две разные, как кажется на первый взгляд, темы: с одной стороны, новую методологию, состоящую из несодержательных принципов, с другой стороны, феномены развития личности (и в феноменологическом, и в практическом ключе), кульминирующиеся в несодержательности «психологической». На самом деле «разность» этих тем лишь содержательная, фактически же, пользоваться несодержательной методологией можно лишь, зная (по собственному психологическому опыту) то, что есть несодержательное (в первом, феноменальном значении этого слова). Вот таким странным, возможно, образом и сходятся две представленные здесь трактовки одного и того же термина, вот почему Дзэн-Буддизм (с его проповедью несодержательности и соответствующими «инсайтами» третьего типа) и новая (несодержательная) методология — вещи, отличающиеся друг с друга только содержательными целями, которые, по понятным причинам, здесь игнорируются.

Несодержательный подход позволяет создать целостную модель действительности, которая всегда открыто-системна, но в практике содержательного подхода рассыпается на множество инкапсулированных закрытых систем. В практике господствующей ныне закрыто-системной методологии из-за «языковых козней» мы получаем «срезы» вещей или явлений, вместо их фактического объёма, вместо их самих. При этом, достоверность тут нулевая, поскольку ни одна вещь (или явление) не может лежать в плоскости какого-то «среза», будучи «объёмным». В качестве аналогии, иллюстрирующей суть проблемы, можно воспользоваться представленным примером попытки описать объёмный предмет двухмерным способом. Впрочем, для большей ясности следует представить себе то различие «заключений», которое мы будем иметь, если, с одной стороны, опишем человека, как набор систем и их свойств (анатомической, гистологической, физиологической, функциональной, биохимической и т.д.), а с другой стороны, его же, но целиком (без этого разделения), в интеграле фактического действия. Очевидно, что последнее — это верх желаемого, однако, также очевидно и другое: если мы подходим к решению данной задачи, основываясь на содержательной методологии, то можем получить только эту нефункциональную, некорректную, лишённую всякого права на достоверность «сумму», о которой шла речь в первом случае. Иными словами, попытки использовать закрыто-системный подход в изучении открытых систем обречены на неудачу, а открыто-системный подход возможен лишь при использовании методологии, реализующей несодержательные принципы, для которой недействительны ограничения, накладываемые содержанием.
Мы почему-то свято уверены в том, что избранный нами некогда способ думать («сознательно» и «знаками» в содержательных пространствах) состоятелен. И хотя эта политика уже тысячу раз подводила нас самым драматическим образом, мы, то ли из-за страха, то ли по глупости, продолжаем реализовывать эти, прежние, заведомо обречённые на провал методологические стратегии. Мы вроде бы и отошли уже от «монизма» и «дуализма» (подобные понятия в современной философской литературе редкость), однако же, по факту они никуда не делись, ведь о каждом из нас можно сказать: «Этот верит в "вещи", а этот в "вещи в себе"». То есть, мы всё в той же дурацкой ситуации, принимая «по умолчанию» ту или иную из двух виртуальных позиций — или «идеалистическую», или «материалистическую». Другое дело, что эта ситуация, бывшая до сих пор просто дурацкой, теперь стала ещё и пикантной, поскольку с недавних пор «идеалистом» быть как-то неловко, а «материалистом» — постно.
То, что мы придаём одним один статус, а другим — другой статус, есть то единственное, что, действительно, отличает нас от обезьяны. Но, право, здесь совершенно нечем гордиться, ведь обезьяна отличает это лучше, не имея нужды задавать подобными вопросами. Достоверно отличить «инсайт» первого типа, от «инсайта» второго типа мы уже не можем, поскольку слишком усложнили, а по правде говоря, засорили систему. Теперь в ней столько «шумов», что различить сообщение не представляется возможным; задумаемся: обезьяна не видит «ящиков», ведь «ящик» — это слово, а мы видим, но как можно видеть слово?! Обезьяна видит элемент реальности, мы видим элемент сознания, она может взаимодействовать с реальностью, мы можем пребывать лишь в интеракциях собственного сознания. Мы, таким образом, гордимся собственной неспособностью жить; наша жизнь бесповоротно поделилась надвое: с одной стороны, подсознание, с другой, сознание. Они воюют, а мы в этой войне, которая есть буря в стакане воды, невинные жертвы. Здесь нет и не может быть ни победителей, ни побеждённых, поскольку территория, за которую идёт бой, существует лишь благодаря самой этой войне. Не будь этого «локального конфликта», то не будет и повода для раздоров.

Мы полагаем, что когда мы взаимодействуем с некой действительностью, мы взаимодействуем с этой действительностью, но на самом деле мы взаимодействуем с собственным «психологическим опытом», через который нам и дана эта действительность. При этом собственно этой действительности, может быть, и нет в действительности, а то, с чем мы взаимодействуем, может статься, только фантом, сотканный из элементов нашего «психологического опыта», снятого с другой действительности. Где тут что никогда нельзя сказать наверняка, а осуществлять здесь какое-то «познание» — это, вообще, чистой воды профанация. Только такой методологический подход, в основе которого лежит использование несодержательных принципов, способных оптимальным образом структурировать содержательность, снимает эту проблему, освобождая нас к жизни. Таков мой «инсайт»...

_________________________________________

¹ Сам З. Фрейд предлагает нам механизмы наполнения бессознательного (например, «вытеснение»), но не возникновения бессознательного как такового.
² Под «действительностью» тут понимается не «истина» в обычном или философском значении этого слова, а адекватное представительство подсознания пациента в его сознании.
³ Причём, если «первичный отрыв от реальности» ещё хоть как-то можно обосновать «целесообразностью», то «вторичный отрыв от реальности» — это чистой воды профанация здравого смысла.
⁴ Конечно, это понимание интимным образом связанно, с первым значением, где несодержательность понимается как феномен, в противном случае пользоваться такой методологией вряд ли возможно.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Блайс Р.Х. Золотой век дзэн. Антология классических коанов дзэн эпохи Тан. — СПб.: «Евразия», 1998. — 384 с.
2. Выготский Л.С. Мышление и речь. Психологические исследования. М.: Издательство «Лабиринт», 1996. — 416 с.
3. Кёлер В. Исследование интеллекта человекообразных обезьян. // Основные направления психологии в классических трудах. — М.: ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1998. С. 35 — 277.
4. Кун Т. Структура научных революций. — М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. — 608 с.
5. Курпатов А.В. Дневник «Канатного плясуна» (Was verschwieg Zaratustra). — СПб.: ООО «Издательство "Петрополис"», 2001. — 436 с.
6. Курпатов А.В. Tractatus psychosophicus — в печати.
7. Курпатов А.В., Алёхин А.Н. Психософия: методология, развитие личности и психотерапия. — СПб.: Сенсор, 2002. — 565 с.
8. Курпатов А.В., Алёхин А.Н. Философия психологии (Начало психософии. Теоретические основы науки о душе человека) — СПб.: «Ювента», 1999. — 344 с.
9. Курпатов А.В., Аверьянов Г.Г. Руководство по системной поведенческой психотерапии — в печати.
10. Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55). Пер. с фр. / Перевод А. Черноглазова. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 1999. — 520 с.
11. Природные целостные системы: Вольфганг Кёлер и теория гештальтов. // Великие психологи. — Ростов-на-Дону: «Феникс», 2000. С. 349 — 381.
12. Соссюр Ф., де Курс общей лингвистики. — М.: Издательство «Логос», 1998. — 296 с.
13. Судзуки Д. Основы Дзэн-Буддизма. // Дзэн-буддизм. — Бишкек: МП «Одиссей», ГЛ. ред. КЭ, 1993. С. 6 — 373.
14. Ухтомский А.А. Доминанта. — СПб.: «Питер», 2002. — 448 с.

Оригинал публикации: Курпатов А.В. Инсайт – это название, и не только (методологическое сообщение) // Реальность и субъект. 2002.