Записки из культурного подполья. Беседа с Вячеславом Корневым
20 Марта 2016 21:20
2557 просмотров

Записки из культурного подполья.
Беседа с Вячеславом Корневым

Сегодня в России серьезная научно-популярная литература издается тиражом в тысячу экземпляров. Так что всех, читающих Бодрийяра или Фуко, можно собрать в актовом зале университета. Нарративная культура физически вымирает, визуальная среда подчинила себе последние бастионы традиционного знания — вот почему вузовская лекция без экранной презентации тоже становится редкостью.


Я вернулся в Петербург, чтобы осесть в родном городе и создать в нем особое место — интеллектуальное пространство (кластер) «Игры разума». Это мой, если хотите, диогеновский фонарь. Сама идея такого кластера кажется по нашим временам, конечно, абсолютно утопической, если не сказать глупой, но мне интересны интересные люди, и ничего с этим не поделать.

Одним из первых резидентов нашего кластера стал доктор философских наук, профессор Вячеслав Вячеславович Корнев, который тоже только перебрался в «культурную столицу», оставив кафедру Алтайского государственного университета. Философа Вячеслава Корнева я знал по очень хорошей книге «Философия повседневных вещей», но даже она не проливала свет на масштаб личности ее автора.

Много раз я слышал о разных «культуртрегерах», но на поверку все они, честно сказать, оказывались то городскими сумасшедшими, то весьма поверхностными типами с нереализованными амбициями, то, мягко говоря, незадачливыми предпринимателями. Возможно, мне просто не везло. В любом случае, найти практикующего философа, который избрал современное искусство в качестве своего интеллектуального оружия, невероятная удача.

Когда Вячеслав Корнев начинал свое культуртрегерство, еще и такого-то слова, я полагаю, не существовало. Все его проекты объединены куда более понятным нашему уху словом «Ликбез». Так, с 1989 года издается литературно-философский альманах «Ликбез» — тогда это, конечно, была андеграундная издевка над «совком» (кто знал, что все так обернется: и дух СССР воспрянет, и ликвидация безграмотности потребуется).

Затем появились проекты «Философский ликбез», «КЛИК» (Клуб любителей интеллектуального кино), Международный фестиваль авторского кино «КИНОЛИКБЕЗ». Но и это только вершина айсберга, а там еще и философские видеорепортажи с альтернативных выставок современного искусства, и кинолаборатория, и т.д. и т.п. Такие профессора работают теперь в СПб ГУТ им. М. А. Бонч-Бруевича.
Впрочем, просто перечислять проекты, наверное, бессмысленно. Вячеслав Корнев — философ действия, и видеть это действие надо вживую, например, у нас в «Играх разума», где теперь проходит и «КЛИК», и «Философский ликбез». Мне же хочется представить Вячеслава Корнева уважаемой аудитории «Сноба» как философа, с которым я не согласен...


Андрей Курпатов:

Естественно пытаться искать «смысл в бессмысленное время». А чувство бессмысленности существования, и в самом деле, кажется всеобъемлющим. Само наше общество становится все более суицидальным. Во всем мире для психиатров и особенно психофармакологов сущее раздолье, да и психотерапевтам есть чем заняться. Так что мне вроде как грех жаловаться. Но вот я жалуюсь, потому что суть проблемы, мне кажется, от всех нас ускользает.

Уже не раз мне приходилось поднимать на «Снобе» тему «смысла», что неизменно приводило к жарким дискуссиям. Драматургия этого спора, по существу, сводилась к следующему. Я полагаю, что если у чего-либо действительно имеется некий «смысл» (то есть некая штука не бессмысленна), то соответствующий «смысл» может быть высказан, сформулирован, объяснен, причем разными способами.

Из чего, на мой взгляд, следует, что если вы не можете сформулировать «смысл» чего бы то ни было — например, «жизни», — то вам только кажется, что вы его знаете. Слышу звон, а не знаю, где он. И непонятно, звон ли это вообще. Возможно, если задуматься, если потрудиться, то смысл действительно обнаружится. Но труд мысли совершается нами редко, причем чем дальше, тем реже. Так что все и правда превращается в сущую бессмыслицу.

Но что нам в связи с этим предлагает современная культура? Боюсь, что ее стратегии выхода из этого кризиса «бессмысленности» хромают на обе ноги. Она становится все более визуальной: YouTube, Instagram, торренты... Так что концепты, понятия, логика, теории — это все дело прошлого. 
Языку мысли, при всем желании, не угнаться за языком движущихся картинок — языку внутренне неорганизованному, нечеткому, радикально субъективному. Возможно ли вообще мышление в этой визуально-информационной среде? Мышление ли это?

Вы — философ, проблематизирующий и популяризирующий «смыслы», сообщаемые современным художественным языком. Но какой «смысл» можно выразить такими средствами? Не обманываем ли мы сами себя, полагая, что кино, живопись или акционизм могут сказать нам нечто, что имеет действительный «смысл»? Возможно, что мы просто привносим в эти произведения свои «смыслы»? Но если мы скоро окончательно разучимся их производить, то и вносить-то уже будет нечего.

В общем, все это меня как-то настораживает.


Вячеслав Корнев:

В популярной энциклопедии современной жизни — на сайте «Луркоморье» — есть статья о синдроме поиска глубинного смысла. Наверное, вся наша дальнейшая беседа может быть квалифицирована как общение двух упертых и неизлечимых больных синдромом ПГС.

Сегодня, когда сама процедура поиска значения или объяснения превращается в «загугливание», ручная работа с понятиями кажется вызывающе архаичной. Фиксированный и кодифицированный «смысл» устанавливается в мгновение ока, компьютер в телефоне позволяет носить расширенный и расшаренный внешний мозг в собственном кармане. Словом, как резюмирует реклама смартфонов Samsung, «умные все стали!»...

Но, как говорят на семинарах в Высшей школе методологии, что же происходит на самом деле? В недавно переведенной на русский язык книге Манфреда Шпитцера «Антимозг: цифровые технологии и мозг» приводится масса интересных фактов о феномене цифрового слабоумия. Репрезентативные и масштабные социологические исследования в европейских странах показали серьезные отставания в умственном развитии у поколений детей, воспитанных с помощью гаджетов и сотовой связи. Этот вывод основан на анализе объективных показателей. Манфред Шпитцер категорично заявляет, что не тренируемый с помощью собственных внутренних ресурсов мозг хиреет и теряет в объеме нейрональных аппаратных клеток серого вещества.

Так что проблема не в том, как пробиться к какому-то подлинному смыслу в эпоху перепроизводства семиотического мусора и информационного шума. Ведь, в конечном счете, мы все находимся внутри мыльных пузырей своих иллюзорных представлений о «реальности» (и в том числе фантомов знания об устройстве социальной реальности). 
Если любой предметный разговор начинать с обнаружения фактов, то замедление развития головного мозга в масштабах одного-двух последних поколений можно считать документально подтверждаемым фактом. Не ведет ли это нас в перспективе к коллективному Альцгеймеру?
Отсюда и другая оценка характера немодной сегодня погони за смыслами, будь то смешные для «Луркоморья» раскопки значений в голливудском блокбастере или старая добрая охота на экзотических философских «бабочек» (загадочные «субстанции», «ризомы», «симулякры» и прочие метанарративы). Ситуация здесь как в одном из произведений Джерома К. Джерома: «А это и были комические куплеты».

Иначе говоря, именно ручная самостоятельная работа со смыслами лучше всего тренирует мускулатуру нашего мозга, стимулирует жажду познания и какого-то жизненного обновления. Во всяком случае, лично меня всегда вдохновляют чьи-то удачные поимки нетривиальных смыслов — эдакие красивые схватывания сути, эффектные новые называния каких-то важных вещей, парадоксальные переворачивания проблемы и т.п.


Андрей Курпатов:

Думаю, что если я когда-то и страдал «синдромом поиска глубинного смысла» (© «Луркоморье»), то уже благополучно от этого недуга излечился. «Глубинные смыслы» нельзя толком ни изъяснить, ни верифицировать, а потому непонятно, как о них вообще можно вести речь. Неслучайно субъект, «обнаруживший» такой «смысл», тут же глубокомысленно закатывает глаза и начинает ссылаться на трансцендентное, которое он в глаза не видел. И увидеть не мог, причем по определению. А само это определение «трансцендентного» ему, наверное, следовало бы знать, если уж он на него ссылается. То есть понимать его смысл. Но он не знает, а как вы правильно заметили, просто загуглил «умное слово» в «Википедии».

Так что, если я о чем-то и переживаю, так не о потерянных «глубинных смыслах», а о том, что самые элементарные, так сказать, смыслы утрачиваются. Точнее даже не элементарные, а хоть сколько бы то ни было внятные. Постмодерн предложил нам радикальный релятивизм — мол, всякая интерпретация не лучше любой другой, и нет ничего определенного, однозначного. Таким образом, всякий имеет право на свое «скромное мнение» — IMHO, — какую бы чушь он ни нес. И ведь ничего ему на это не скажешь: все имеют право на свое мнение — «права человека» и все такое. В результате теперь как бы и нет глупости, а есть просто «разные мнения», и будьте любезны их уважать. Но чего ради и с какого перепугу?
В этом, собственно, и вопрос: не льет ли современное искусство, которое как раз и предполагает эту бесчисленность IMHO, воду на мельницу того самого «цифрового слабоумия»? Тренировка фантазии и воображения (даже если допустить, что она современным искусством производится) — это все-таки не то же самое, что тренировка мышления.
Я еще могу как-то, наверное, понять структуралистский анализ художественных артефактов — начиная с М.М. Бахтина с его «Формами времени и хронотопа в романе» и заканчивая «Метаисторией» Х. Уайта. Но где это теперь? А просто «красивые схватывания сути»... Можно ли вообще это как-то сопрячь со строгостью мышления, с доказательностью? Или этого и не нужно? Мол, пусть «цветут все цветы», а мы будем любоваться?


Вячеслав Корнев:

Андрей, ловлю вас на фразах: «постмодерн предложил», «современное искусство льет воду». Мне кажется, что этими выражениями как раз и управляет идея глубинного смысла — того фундаментального начала, что присуще якобы целой эпохе или культуре.

Это напоминает парадокс Шпенглера. Известно, что немецкий историк отверг единую логику развития человечества и предпочел ей модель локальных цивилизаций. Эти цивилизации в изображении Шпенглера фактически непознаваемы. Но юмор в том, что понимание души каждой культуры почему-то доступно исключительно Освальду Шпенглеру — наверное, с точки зрения господа бога.

Отсюда я с недоверием отношусь к идеям насчет «духа постмодерна», как и любого друга «объективного духа». Почему я сразу перевел разговор на эту тему личного удовольствия от философии, какого-то бартовского «удовольствия от чтения»? Потому что в серьезной беседе я намеренно одергиваю себя от суждений на тему универсальных принципов культуры или эпохи.


Андрей Курпатов:

Вячеслав, не будем делать вид, что мы с вами первый раз встретились. Вы и вправду думаете, что я предполагаю наличие некого «глубинного смысла» в культуре? Наверное, это все-таки не мой случай. У меня и к самой-то культуре масса вопросов. Я даже не уверен, есть ли она вообще в том виде, в котором мы ее себе вроде как представляем.

С другой стороны, странно, наверное, было бы отрицать тот факт, что «времена» бывают разные. Причем разные не из-за какого-то «модерна» или другого «духа» самого по себе, а просто потому, что в этих «временах» люди реализуют разные практики социальных отношений, коммуникации и т.д.

И именно поэтому я прекрасно понимаю, что в рамках современного искусства для «схватывания сути» субъекту необходим серьезный культурный бэкграунд — то, что он уже освоил в пространстве культуры, то, что он уже знает, понимает и способен выразить.

Не будем лукавить: когда вы проводите свои мероприятия, будь это «Клуб любителей интеллектуального кино» или «Философский ликбез», вы сами всегда предлагаете сложную философскую интерпретацию. То есть само это «схватывание сути», это «интеллектуальное удовольствие» — уже есть продукт серьезной интеллектуальной работы.
Но если мы полностью переходим на визуальный язык, апеллируем к голой субъективности, к «ощущаемым», но трудно формулируемым «смыслам», нет ли тут риска? Не выплеснем ли мы с водой и само мышление? Или зря я переживаю и мышление для этого «схватывания сути» совершенно не требуется?
Когда заканчивается очередной киносеанс «КЛИКа», вы всегда спрашиваете: «О чем это кино?» Вы ждете, что участники встречи сообщат вам смысл увиденного. Но, в свете всего того, о чем мы с вами уже сказали, не потеряют ли они в какой-то момент способность этот смысл выявлять?


Вячеслав Корнев:

Прекрасно! Теперь после того, как мы на манер Чичикова и Манилова, долго пропускали друг друга в дверь, за которой скрываются смыслы, можно сделать шаг вперед.

Да, я тоже верю в «дух эпохи», и мне очень интересно разбираться в содержании того кино, которое крутит нам история. Кстати, кинематограф для меня — это «черный ящик», самописец современной культуры. Кинематограф, как ровесник общества потребления, почти в автоматическом режиме фиксирует важнейшие социальные явления, темы и проблемы. Ту же всем известную «Матрицу» Борис Гройс назвал знамением конца философии. Или, точнее, это симптом перезагрузки философии — теперь она неотделима от визуального языка.

Сегодняшняя философия — это часто искусство «мыслить экраном». В вузовских аудиториях преподаватели овладели расширяющими возможностями мультимедиа, и редкая лекция проходит без презентации или других визуальных материалов. В «большой философии» такие значительные фигуры, как Славой Жижек, экспериментируют с новой интеллектуальной формой — своеобразной кинофилософией, как в «Киногиде извращенца».

Поэтому, возвращаясь к вопросу, возможно ли мышление в визуально-информационной среде, отвечу: да, возможно. Мы привыкли к мифу о том, что философия требует паузы, остановки, особой сосредоточенности — в позе роденовского «мыслителя». На деле же бывает и философия на бегу, на экстремальной скорости, в блиц-режиме. Например, на публичных диспутах, где нужно оперативно реагировать на разные интеллектуальные угрозы, мозг начинает работать на новых оборотах. Собственно так же точно есть классические шахматы, а есть шахматный блиц.

Да, цифровое слабоумие наступает, но любая пандемия укрепляет иммунитет тех, кто интеллектуально выживет. Наше завоевание в этой борьбе — большая скорость, цепкость, оперативность мышления. Сравните классического Шерлока (у Конан Дойля или даже в нашем телесериале Масленникова) с современным Шерлоком 2.0 (из популярного британского сериала с Камбербэтчем). Лично мне теперь классический Холмс кажется слишком медленным. Ему не хватает интеллектуального драйва, искрометности, парадоксальности.
Сегодняшний мыслящий человек — это не (только) классический расслабленный мечтатель или кабинетный мыслитель. Его чаще можно найти в интернете, чем в библиотеке. 
Он может быть блестящим сетевым полемистом и продвинутым киберюзером. И мне кажется, что он должен быть не только хорошо начитан, но и как следует насмотрен. Не овладев главными достижениями человечества в кинематографе, сегодня трудно понять, кто мы и куда идем.


Андрей Курпатов:

Готов согласиться с тем, что мышление в визуально-информационной среде возможно. Очевидно, например, что сериалы выполняют в нашей культуре ту важнейшую роль литературного романа, которую он играл, например, в XIX веке. Но одно дело — мыслить в этой среде, а другое дело — формироваться в ней как мыслящее существо. Соответственно, мой вопрос теперь звучит так: возможно ли научиться мыслить, используя визуальный язык в качестве средства обучения?

Вы сами приводите исследования Шпитцера по «цифровому слабоумию», а я могу добавить сюда еще и «информационную псевдодебильность». То есть современный информационный массмаркет — предельно визуализированный — никак не способствует мышлению. Да и «Киногид извращенца» Жижека — это весьма интеллектуализированный продукт, рожденный текстами, которые Славой читал и писал. Теперь он лишь применяет то, что он понимает благодаря этой — предварительной — интеллектуальной работе, к тому, что он видит на киноэкране. Но не наоборот.

Или нет разницы между «подготовленным зрителем» и «неподготовленным»? А если есть и первый предпочтителен, то, вероятно, нам надо думать над тем, как такого зрителя «готовить». Но как культуре изготавливать «подготовленного зрителя», если все, что она нам теперь предлагает, — это невнятный язык визуальных образов?

В конце концов, это ведь бизнес, а визуальность — чрезвычайно увлекательный и легкий в потреблении продукт, и она неизбежно вытесняет все прочие — сложные и затратные в потреблении. Зачем мне заставлять себя читать книжку и думать о сложном, развивая тем самым свое мышление, если можно просто упереться в экран и насладиться мириадами ярких картинок? Разовьет ли это мое мышление без предварительной интеллектуальной подготовки, без исходного «приготовления себя», без практики «заботы о себе», как сказал бы Мишель Фуко? Вот в этом я сомневаюсь.


Вячеслав Корнев:

Мы находимся внутри глобального эксперимента, последствия которого будут видны через несколько десятков или даже сотен лет. Сегодня человек читающий, человек традиционной письменной культуры становится почти реликтом.

Как вузовский преподаватель, я каждый день сталкиваюсь с представителями нового поколения, и возникает большой соблазн назвать это поколение варварским. Сегодня в России серьезная научно-популярная литература издается тиражом в тысячу экземпляров. Так что всех, читающих Бодрийяра или Фуко, можно собрать в актовом зале университета. 
Нарративная культура физически вымирает, визуальная среда подчинила себе последние бастионы традиционного знания — вот почему вузовская лекция без экранной презентации тоже становится редкостью.
Как человеку книжной традиции (в детстве я был классическим книгочеем — и если сбегал с уроков, то нередко именно в читальный зал), мне тоже хочется оценить происходящее в терминах «кризис», «деградация», «гибель»... Разумеется, мне тоже кажется, что никакая насмотренность не заменит начитанности. И, возвращая старый-добрый философский вопрос о «первичности», скажу, что нарративная культура должна быть приоритетной для образования любого субъекта. Да, Жижек в «Киногиде извращенца» идет от мышления текстом к экранному мышлению, а не наоборот.

И всё же наши с вами резоны, Андрей Владимирович, — это резоны представителей вымирающего книжного поколения, это записки из культурного подполья. Помните время знаменитого спора «физиков» и «лириков», и вообще этот вымерший вид советских интеллигентов с неизменным набором из роговых очков, вязанного пуловера, портрета Хемингуэя, томика Пастернака? Где теперь эти романтические «ботаники», работавшие младшими научными сотрудниками, певшие городские романсы под гитару, мечтавшие о книжной стенке с полным собранием «Библиотеки всемирной литературы»? Это поколение вымерло, как динозавры. Эти книги выброшены на свалку. Эти идеалы высмеяны и забыты.

Каким будет человек, сформированный в полностью визуальной и цифровой среде, в эпицентре информационного шума? Вряд ли мы с вами, изнутри нашей традиционной системы координат, это спрогнозируем. Мы можем лишь повторить опасения Мишеля Фуко о том, что человек мыслящий способен исчезнуть, как «лицо, начертанное на прибрежном песке»...

Однако вывод, который я делаю из таких пессимистических предположений, противоположен тональности тезиса: необходимо самыми радикальными и партизанскими методами внедрять традиционную культуру во все институции общества спектакля.

Если мы имеем дело с потребителем образов, пожирателем экранного зрелища, то дайте ему, как это делает Жан-Люк Годар, такие взрывные образы и такой закадровый текст, что привычные схемы понимания перегорят на первых же минутах просмотра. Именно это, кстати, регулярно происходит у нас на киноклубе во время показов фильма Годара — ярость непонимания и ощущение собственной глупости могут переродиться в жажду нового знания и интеллектуальную перезагрузку. Зрители уходят с таких сеансов совершенно не с тем, с чем они пришли, а это и является благоприятной почвой для начала самостоятельного мышления.

Стратегия методологического партизанства — это не безнадежная и ревнивая охрана жалких остатков письменной культуры. Это процедура нанесения встречных ударов, захват таких важных территорий общества тотальной симуляции, как кино, телевидение, интернет. Не случайно главный критик современного общества спектакля Ги Дебор сам снимал очень необычные фильмы: они представляли собой философский комментарий к визуальному шлаку, взлом и разрушение привычных экранных кодов с помощью «остраняющего» текста.

Поэтому, как мне кажется, мы не сможем вырастить «подготовленного зрителя» — этого нам не позволит сделать глобальная демократия информационного шума, всемирная система визуального капитализма. Но мы можем, как это говорит молодежь, «взорвать мозг» рядовому потребителю поточных мусорных образов. Его еще можно вырвать из Матрицы красной пилюлей истины — истины глубокого смысла, с привкусом незабываемого удовольствия от мышления, чтения, понимания.


Андрей Курпатов:

Рад в этом участвовать!