Структурные изменения современного исторического дискурса

Ни для кого не секрет, что термин «история» может определяться по-разному. Во-первых, историей называется совокупность наук, изучающих прошлое. Во-вторых, историей называется школьная образовательная дисциплина. В-третьих, в качестве истории может быть представлен некоторый рассказ. А также «историей» может называться некоторая последовательность событий прошлого, как, например, история какого-то определенного периода, государства или «всемирная история».

Предполагается, что история как наука призвана изучить все возможные источники о прошлом и на их основании сформировать представление об историческом процессе как последовательности событий, каждое из которых имеет свои причины и последствия. Однако функцией передачи знаний о прошлом обладает и другой социальный феномен — коллективная память.

Основное различие между историей и коллективной памятью лежит в отношении к свидетельствам очевидцев, т.е. к субъективному восприятию того или иного события. Память строится в основном на субъективном восприятии — представлениях очевидцев о событиях прошлого, их переживаниях, воспоминаниях и объяснениях. В свою очередь историческая наука так или иначе стремится к нейтральности, объективности и дистанцированию от оценочных суждений. По определению французского историка П. Нора, история и память различны, в первую очередь, характером допущений. Так, наука представляет собой «интеллектуальную операцию, заключающуюся в реконструкции прошлого на основе документов или иных следов, оставленных этим прошлым. Это всегда гипотетическая операция, тогда как память имеет утвердительный и даже некоторым образом тиранический характер» [8: 75–76].

Социальные изменения XX столетия, в число которых входит индустриализация, повсеместное распространение массового производства и рост уровня урбанизации, привели к частичному, а иногда и полному уничтожению социальных образований прошлого. Так, «смерть крестьянства» в Европе как результат военной индустриализации и послевоенной реставрации привела к исчезновению такого феномена, как коллективная (в данном смысле спонтанная, народная) память. Подобная ситуация, приведшая к полной гегемонии истории, в свою очередь детерминировала целый ряд новых процессов, связанных с преобразованием под натиском «социального заказа» истории из состояния сугубо научной дисциплины в инструмент политической борьбы. Этот процесс политизации истории, по мнению А. Миллера [6: 6], происходит под действием двух факторов: а) внешнее влияние на историков; б) историческая аргументация в политике.

Первый фактор полностью гносеологический. Историк как субъект научной деятельности является членом общества, т.е. носителем набора различных установок, в том числе и политических. В ситуации интерпретации исторического события исследователь неизбежно будет подвержен влиянию собственных знаний и представлений, что и определяет субъективную природу исторической науки. Второй фактор является скорее отображением того, что процесс политизации истории распространяется не только и не столько на профессионалов, сколько на социум вообще (т.е. на публичную историю), что возможно через распространение исторической аргументации, использующейся политическими акторами.

С точки зрения П. Нора, актуализация прошлого в целом и истории в частности явилась следствием «кризиса идентичности», т.е. исчезновения традиционного способа рефлексии о прошлом — коллективной памяти при сохранении необходимости помнить исторические процессы, приведшие общество к его современному состоянию.
Теперь на жизнь одного поколения приходилось сразу несколько исторических периодов, каждый из которых мог иметь отличную от предыдущего схему историко-политической легитимации и, как следствие, — ценностно-ориентированных представлений о прошлом (рис. 1).


Исчезновение стихийно образующейся коллективной (народной) памяти позволило в значительной степени интегрировать прошлое в стремительное настоящее. Так, когда в общественном дискурсе послевоенной Европы позиции коллективной памяти ослабли, то появилась возможность для повсеместного распространения так называемой официальной памяти, т.е. некоторых исторических конструктов, которые отражали бы интересы правящей элиты, в том числе легитимируя существующий политический и экономический порядок, а также принятую систему ценностей. Данный процесс актуализации истории назвали «историческим поворотом», что выразилось во многих странах в ряде политико-культурных действий.

По определению польского социолога Леха Нияковского, историческая политика представляет собой «намеренные и формально легитимные действия политиков и чиновников, которые направлены на укрепление, удаление или переопределение отдельных фрагментов общественной памяти. Эта политика реализуется путем интерпретации тех или иных эпизодов истории, избранных по политическим/партийным мотивам, путем создания новых школьных учебников истории, учебных планов и программ и т.д.» (цит. по: [7: 59]).

Основным субъектом исторической политики выступает государство, однако возможно появление и других игроков. Так, в обществах с сильной оппозицией историческая политика может быть представлена как совокупность официальной (про-властной) исторической политики и контрпамяти, т.е. отличных от официальных интерпретаций исторических событий.

Таким образом, можно прийти к выводу, сформулированному М. Маколи, что в условиях реализации исторической политики «процесс признания и преодоления прошлого определяется в первую очередь политическими интересами и интересами влиятельных акторов» [5: 139]. Иными словами, историческая политика не нацелена на поддержку исторических изысканий, а скорее, наоборот, направлена на легитимацию и установление гегемонии тех позиций, которые могли бы сыграть роль легитимирующих относительно действующей политико-экономической системы. Подобная политика формирует новую, искусственную коллективную память, где в качестве коллектива-источника выступает элита государства, его основные политические и экономические акторы. 
Так, события десятилетней, а то и пятилетней давности рассматриваются уже как исторические наравне с событиями прошлого и позапрошлого века. Однако если события недавнего прошлого оцениваются с точки зрения современных представлений и норм права, что вполне логично, то этот процесс оценивания начинает распространяться и на события полувековой, вековой и многовековой давности, что, конечно, может присутствовать в коллективной памяти, но неприемлемо в рамках исторической науки. Тем не менее на основе этих оценок формируется не только современная национальная идентичность ряда государств, но и картина их взаимопозиционирования.

Официальная историческая политика реализуется через ряд средств, в число которых входят система образования, музеи, памятные даты и праздники, фестивали, выставки, шоу-бизнес, литература, компьютерные игры и даже реклама. Сформированная историческая картина, существующая в сознании людей, даже в случае ее ложности (с точки зрения исторической науки) формирует социальные установки и представления о политике в частности и об обществе в целом. Подобный эффект формирования «удобной истории» достигается благодаря коммеморации, т.е. формированию совокупности коллективных консенсусов вокруг ряда исторических событий, а также практик (коммеморативных ритуалов), связанных с памятью об этих событиях. Коммеморативные нарративы внедряются в память индивида с самого раннего детства, сначала в период первичной социализации в семье, через коммуникацию и досуг, а после в рамках образовательного процесса, в особенности на уроках истории. Сформированная таким образом коллективная историческая память выступает в качестве механизма формирования национального сознания. «В то время, как в коллективной памяти все внимание уделено определенным сторонам прошлого, отброшенными неизбежно оказываются все другие аспекты, считающиеся несущественными или потенциально опасными для хода повествования и передачи основного смысла прошлого с определенных идеологических позиций» [4: 19]. Внедрение и акцентуация событий, входящих в состав «удобной истории», фрагментируют исторический процесс и зацикливают его, так как события закрепляются ежегодными коммеморативными ритуалами (рис. 2, 3). Итак, коммеморативные практики преобразовали линейную модель истории в циклическую, в рамках которой на протяжении одного года воспроизводится совокупность коммеморативных ритуалов, в число которых входят, например, Парад Победы, День Города и т.д.




Таким образом, исторический процесс предстает в качестве коллективной памяти, имеющей фрагментированную структуру. Стоит заметить, соглашаясь с тезисом П. Нора, что «то, что мы называем памятью сегодня, это уже не память, а история» [8], иными словами, коллективная память, в связи с проводящейся исторической политикой, перестала быть спонтанной и, как следствие, представляет собой достаточно упорядоченную совокупность сконструированных интерпретаций событий прошлого. В качестве фрагмента выступает коммеморативный образ какого-либо события прошлого (реального или вымышленного), которое относилось бы к значимым. «Великие события — это те события, которые, как считается, определили последующее развитие и, соответственно, придали ореол сакральному прошлому» [2: 198].




В коллективной памяти, основанной на «удобной истории», события-фрагменты должны иметь простые и яркие образы. Простота обеспечивается через так называемую «черно-белую историю», иными словами, через трансляцию однозначных, предельно простых трактовок событий (рис. 4). В рамках черно-белой истории все события подразделяются на радостные и трагические. Выбор «цвета» интерпретации события определяется идеологией. Такая схема особенно эффективна в школе, где преподавание на основе однозначно радостных и однозначно трагических интерпретаций событий с узнаваемыми образами «хороших» и «плохих» деятелей в разы эффективнее, нежели попытки объяснить исторические события с разных точек зрения.


Акцентированные коммеморативные события обычно рассматриваются как «поворотные моменты», т.е. исторические события, повлекшие за собой значительные изменения и, так или иначе, определившие настоящее (рис. 5). Поворотные моменты подразделяются на два условных типа: «уход» (конец старой эпохи) и «вход» (начало новой эпохи). Также в истории выделяется ряд «знаковых событий», т.е. отдельных радостных или трагических событий, которые могли бы быть олицетворением чего-либо (например, героизма, самоотверженности, патриотизма и т.д.). К знаковым могут причислять события, не сыгравшие в реальной жизни той важной роли, которая им приписана, например крейсер «Аврора» в качестве символа Октябрьской революции, образ Василия Ивановича Чапаева как героя Гражданской войны, Ги Моке как олицетворения французского Сопротивления и т.д.




«Осуществляя выбор событий и способов увековечивания прошлого, нация (точнее национальные элиты) одновременно выбирает свое будущее. Поэтому, прежде всего, „вспоминается“ то, что созвучно современности, актуализируется ею и соответствует преследуемым политическим целям, и, соответственно, „забывается“ то, что препятствует их достижению, поскольку политика памяти традиционно связана и с практиками избирательного забывания» [3: 106]. По этим причинам «коллективной амнезии» подверглись такие события, как ввод РККА в Польшу в 1939 г., советско-финская «зимняя» война и т.д.

Коллективная амнезия обеспечивается рядом действий, в число которых входят:

1. уничтожение индивидуальной памяти; 
2. маргинализация коммеморативных установок и практик;
3. уничтожение идентичностей, традиций и ритуалов, ценностей;
4. физическое уничтожение носителей памяти об историческом событии.

Акцентуация коммеморативных событий происходит по степени их консолидационного потенциала и потенциала идеализации. Так, на данный момент наиболее важным положительным коммеморативным событием в России является Великая Отечественная война. Именно Великая Отечественная война, так как Вторая мировая война включает в себя пакт Молотова — Риббентропа, ввод советский войск на территорию Польши в 1939 г., Катынский расстрел и советско-финскую войну. Все эти четыре события «забыты», так как не могут быть использованы в качестве консолидирующих по ряду оснований, в числе которых невозможность единой трактовки их причин и их роли, а также их последствий.

В отличие от них Великая Отечественная война идеально подходит в качестве базиса национального консенсуса по следующим причинам: единая трактовка событий ВОВ в советскую эпоху и сейчас; сохранение в памяти большинства семей воспоминаний родственников — участников войны; как пример тотальной консолидации общества против внешнего врага; сочетает в себе как элементы трагизма, так и радости, апеллируя к обеим эмоциям; может служить примером демонстрации силы — как властной вертикали, так и народа; и др.

Историческая политика может легитимировать внутреннюю и внешнюю политику государства с помощью ряда средств, среди которых: а) теории «особого пути»; б) криминализация и виктимизация истории.
Немаловажным фактором также является процесс криминализации и виктимизации истории, в рамках которого ряд исторических событий может интерпретироваться как «преступления». Именно на основе этого фактора строится историческая политика бывших соцстран, формирующая коммеморативный нарратив вокруг «советской оккупации», «советской экономической эксплуатации» и т.д.

Аналогичным образом происходит и формирование образа врага (как внутреннего, так и внешнего). С помощью коммеморативного нарратива и ярких образов складывается определенный образ «другого», который может быть позитивным, нейтральным или негативным. Так, в Российской Федерации формируется позитивный, «братский» образ Беларуси. Этот процесс происходит за счет апелляции к общему славянскому происхождению, общности истории и т.п. Абсолютно противоположный исторический образ «вечного врага» формируется вокруг США, и особенно критике подвергается внешняя политика этого государства. Стоит отметить, что в случае с «братской» Беларусью коммеморативный нарратив игнорирует ряд исторических фактов, противоречащих «братской концепции», в число которых, например, можно отнести белорусское национал-освободительное движение, в то время как непримиримый нарратив вокруг США полностью игнорирует совместную победу США и СССР во Второй мировой войне.

---

Литература

1. Nora, P. Recherches de la France (Bibliothèque des histoires). Paris: Gallimard, 2013. 608 p.
2. Shils, E. Center and Periphery: Essays in Macrosociology. Chicago, 1975. 263 p.
3. Ачкасов, В. А. «Политика памяти» как инструмент строительства постсоциалистических наций // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. № 4. С. 106–123.
4. Зерубавель, Я. Динамика коллективной памяти // Империя и нация в зеркале исторической памяти: сборник статей. М.: Новое издательство, 2011. 416 с.
5. Маколи, М. Историческая память и общество сограждан // Pro et Contra. 2011. № 51 (1–2). Январь — апрель. C. 134–149.
6. Миллер, А. Россия: власть и история // Pro et Contra. 2009. № 2. Май — август. C. 6–23.
7. Траба, Р. Польские споры об истории в XXI веке // Pro et Contra. 2009. № 3-4. Май — август. С. 43–64.
8. Филиппова, Е. И. История и память в эпоху господства идентичностей (интервью с действительным членом Французской академии историком Пьером Нора) // Этнографическое обозрение. 2011. № 4. С. 75–84.
9. Нора, П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. 2005. № 2-3 (40-41).
10. Нора, П. Расстройство исторической идентичности // Электронный журнал «Мир истории». 2010.